Легко увлекающимся натурам за чтение «Длинной тени прошлого» стоит приниматься, только если нет срочных дел. Мне, например, книга Алейды Ассман едва не стоила возвращения в Москву. В апреле прошлого года я поехал в Валенсию, взяв с собой вышедший накануне русскоязычный перевод «Длинной тени прошлого». Когда настал час отправляться в обратный путь, я достал книгу и решил полистать ее в метро по дороге в аэропорт. В итоге так зачитался, что проехал свою остановку и чуть не опоздал на самолет.
Увлекательность – не главное требование к академическому тексту, но даже в российской исследовательской среде ситуация стремительно меняется: приходит осознание того, что если стилистические качества текста не на должном уровне, научная книга вряд ли сможет найти широко- го читателя. В этом смысле «Длинная тень прошлого» достойна больших тиражей: чтение книги доставляет эстетическое удовольствие, что во многом заслуга переводчика – Бориса Хлебникова. К слову, на презентации книги в «Мемориале», проходившей в октябре 2014 г. в присутствии автора, Хлебников выразил готовность перевести и следующую работу Алейды Ассман (Assmann 2013), а главный редактор «Нового литературного обо- зрения» Ирина Прохорова идею поддержала.
Но дело, конечно, не только и не столько в том, как написана книга Ассман. Важнее – зачем она написана. Автор ставит перед собой задачу объеди- нить многочисленные теории и подходы к изучению проблематики памяти, существующие в гуманитарной науке, и тем самым «поднять мемориальный дискурс на новый уровень междисциплинарной интеграции» (С.14). Мето- дологический синтез удается лишь отчасти, и Ассман признает это прежде других, отмечая во введении, что работа ставит больше вопросов, чем дает ответов. Тем не менее, сама попытка свести воедино методы социологов Мориса Хальбвакса и Карла Мангейма, историков Рейнхарта Козеллека и Пьера Нора, философов Авишая Маргалита и Джорджо Агамбена, писа- телей Марселя Пруста и Примо Леви, а также целого ряда других авторов – делает «Длинную тень прошлого» значимым вкладом в Memory Studies.
Книга состоит из двух частей. Ленивому читателю можно сразу пере- ходить ко второй, но тому, кто предпочитает последовательность или руководствуется профессиональным интересом, стоит начать сначала. Ассман представляет подход к анализу индивидуальных и коллективных воспо- минаний, интегрируя методологию других исследователей либо критикуя ее, а также дает определения ключевым понятиям и категориям мемори- ального дискурса (победители и побежденные, жертвы и преступники, фигура свидетеля, травма, замалчивание и проч.).
В сжатом виде теория Алейды Ассман известна российским иссле- дователям, поскольку сформулирована она за несколько лет до публика- ции русскоязычного перевода «Длинной тени прошлого»: на немецком книга вышла в 2006 г., а сам метод был изложен в более ранних статьях (см., напр., Assmann 2004).
Концепция Ассман построена на работах Мориса Хальбвакса, Аби Варбурга и Юрия Лотмана (Tamm 2013:461) и включает три взаимосвязан- ных уровня памяти: нейронный, социальный и культурный. Нейронный (биологический) уровень – это индивидуальная память, которая не может существовать без социальной коммуникации, то есть вне «социальных рамок памяти» Хальбвакса, и культурных практик – визуальных образов, текстов и т.д. Социальный и культурный уровни – это формы коллективной памяти. Социальная память носит межпоколенческий характер и способна существовать на протяжении 80–100 лет, опираясь на межличностное об- щение и «воспоминания, передающиеся посредством рассказов», conversa- tional remembering (С. 54). По сути, этот тип памяти синонимичен тому, что Ян Ассман называет «коммуникативной памятью» (Tamm 2013:462). Куль- турная память, в свою очередь, возникает, когда индивиды сохраняют воспоминания посредством материальных носителей (памятники, музеи и проч.) или трансформируют их в символические практики (ритуалы, годовщины и другие формы коммеморации). Этим обусловливается трасн- поколенческий характер данного типа памяти, подразумевающий, что она может существовать без временных ограничений.
Отдельно Ассман выделяет политическую, или национальную, па- мять. В отличие от культурной памяти, которая есть образование «гете- рогенное, хрупкое и спорное» (С.58), память политическая стремится упростить воспоминания, лишить их многозначности, искоренить ка- кой бы то ни было интерпретационный плюрализм – достичь состояния «памяти строгого режима» (Копосов 2011).
Как представляется, концепт политической памяти особенно актуален для российских исследователей. Джонатан Сафран Фоер устами одного из своих героев говорит, что память как таковая важнее конкретных вос- поминаний: «[в]оспоминание как действие, как процесс, как признание нашего прошлого… Воспоминания – это короткие обращения к Богу, если бы мы во все это верили…» (Фоер 2010:52). Это предположение мо- жет быть верным, однако, на практике внимание и индивидов, и исследо- вателей, и политиков фокусируется отнюдь не на процессе, а на содержании воспоминаний. Авторитарные, традиционалистские и теократические ре- жимы стремятся установить над коллективной памятью контроль, чтобы обеспечить себе «монополию на все источники легитимности» (Margalit 2004:11). Будучи частью глобальной тенденции политизации истории, в восточноевропейских странах эти процессы приобрели в начале XXI в. свою уникальную специфику (Миллер 2012). В России, например, истори- ческая политика превратилась «в основу “новой русской идеологии”» (Копосов 2011: 256). Собственно, Ассман придерживается схожего мнения, так обрисовывая российскую ситуацию: «[з]десь господствует память по- бедителей, которая претендует на единственно верную трактовку истории и не допускает расхождения с ней… Память оказывается в конце концов тесно связанной с вопросом о власти» (С. 288–289).
Вторая часть книги посвящена примерам, принадлежащим преимуще- ственно немецкому «мемориальному ландшафту», в основе которого лежит память о национал-социализме и Холокосте. Иллюстративная часть важна по двум причинам: с одной стороны, немецкая исследовательница инстру- ментализирует собственную теорию, показывая, как ее методами можно пользоваться в исследовательской практике, с другой, многие из проанали- зированных историй неизвестны нашему читателю.
Взять хотя бы случай Бруно Дессекера – Биньямина Вилкомирского. В 1995 г. Вилкомирский опубликовал автобиографию «Фрагменты одного детства, 1939–1948», в которой рассказывается о том, как автор пережил Холокост. Книга была переведена на 12 языков, а три года спустя оказалось, что автора на самом деле зовут Бруно Дессекер и что войну он пережил не в восточноевропейских лагерях смерти, а в благополучной швейцарской семье (С.154–160). Ссылаясь на работу психолога Даниэля Шактера, Асс- ман называет ошибку памяти, характерную для случая Дессекера – Вил- комирского, «ложной аттрибуцией»: человек «вспоминает» событие, кото- рого на самом деле никогда не было или которое произошло не с ним. О такой сложности разграничения «исторической» и «нарративной» правды писал психоаналитик Дональд Спенс (Sacks 2013).
На российских конференциях, посвященных теме исторической памяти, то и дело приходится слышать, что нам необходима своя Алейда Ассман. Во-первых, теория исследовательницы и иллюстрирующие ее примеры связаны с немецкой памятью. Во-вторых, немецкий мемориальный дискурс отличается от российского. Концептуализация российских исследований памяти, которая учитывала бы местную специфику, ждет своего часа (и, что немаловажно, политической воли), несмотря на предпринимаемые попытки (Миллер 2012, 2009; Копосов 2011; Kalinin 2011; Калинин 2013; Oushakine 2013). Поэтому если для широкой аудитории «Длинная тень прошлого» ре- комендуется как увлекательное чтение, то российским исследователям па- мяти, мемориальной культуры и исторической политики читать эту книгу надо обязательно. Концепция Алейды Ассман – как демократия по Черчил- лю: возможно, не самый подходящий инструментарий для исследований на российской почве, но, пожалуй, лучший из существующих.
Список источников
Калинин И. Прошлое как ограниченный ресурс: историческая политика и эконо- мика ренты // Неприкосновенный запас. 2013. 2 (88):200–214.
Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Миллер А. Историческая политика в Восточной Европе начала XXI в. // А. Миллер, М. Липман (ред.) Историческая политика в XXI веке: Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2012: 7–32.
Миллер A. Россия: власть и история // Pro et Contra. 2009. 3–4 (18):6–23.
Фоер Дж. С. Полная иллюминация. М.: Эксмо, 2010.
Assmann A. Four Formats of Memory: From Individual to Collective Constructions of the Past // C. Emden, D. Midgley (eds.) Cultural Memory and Historical Consciousness in the German-Speaking World Since 1500. Bern: Peter Lang, 2004:19–37.
Assmann A. Das neue Unbehagen an der Erinnerungskultur. Eine Intervention. München: Beck, 2013.
Kalinin I. The Struggle for History: The Past as a Limited Resource // A. Etkind, J. Fedor (eds.) Memory and Theory in Eastern Europe. London, 2013:255–265.
Margalit A. The Ethics of Memory. Cambridge: Harvard University Press, 2004. Oushakine S.A. Remembering in Public: On the Affective Management of History // Ab Im-
perio. 2013. (1):269–302. Sacks O. Speak, Memory // The New York Review of Books. 2013. 60 (3):19–21.
Tamm M. Beyond History and Memory: New Perspectives in Memory Studies // History Compass. 2013. 11 (6): 458–473.
WE NEED OUR OWN ALEIDA ASSMANN
Andrei Zavadski1
Assman A. Dlinnaia ten’ proshlogo: Memorial’naia kul’tura i istoricheskaia politika [The Long Shadow of the Past: Memory, Culture and Memory Politics]. Translated from German by B. Khlebnikov. Moscow: Novoie Literaturnoe Obozrenie, 2014. 328 p. ISBN 978–5–4448–0146–8
References
Assmann A. (2004) Four Formats of Memory: From Individual to Collective Constructions of the Past. C. Emden, D. Midgley (eds.) Cultural Memory and Historical Consciousness in the German-Speaking World Since 1500, Bern: Peter Lang:19–37.
Assmann A. (2013) Das neue Unbehagen an der Erinnerungskultur. Eine Intervention, München: Beck.
Foer J.S. (2010) Polnaia illuminatsia [Everything Is Illuminated], Moscow: Eksmo. Kalinin I. (2013) The Struggle for History: The Past as a Limited Resource. Etkind A.,
Fedor J. (eds.) Memory and Theory in Eastern Europe, London:255–265.
Kalinin I. (2013) Proshloe kak ogranichennyi resurs: istoricheskaia politika i ekonomika renty [The Past as a Limited Resource: Memory Politics and Resource Economy]. Ne- prikosnovennyi zapas [Untouchable Store], 2(88): 200–214.
Koposov N. (2011) Pamiat’ strogogo rezhima. Istoriia i politika v Rossii [Memory of a Strict Regime. History and Politics in Russia], Moscow: Novoe Literaturnoe Obozrenie.
Margalit A. (2004) The Ethics of Memory, Cambridge: Harvard University Press.
Miller A. (2012) Istoricheskaia politika v Vostochnoi Evropie nachala XXI v. [Memory Poli- tics in Eastern Europe at the Beginning of the 19th Century]. A. Miller, M. Lipman (eds.) Is- toricheskaia politika v XXI viekie [Memory Politics in the 21st Century], Moscow: Novoe Literaturnoie Obozrenie:7–32.
Miller A. (2009) Rossia: vlast’ i istoria [Russia: Power and History]. Pro et Contra, 3–4(18):6–23. Oushakine S. A. (2013) Remembering in Public: On the Affective Management of His-
tory. Ab Imperio, 1: 269–302. Sacks O. (2013) Speak, Memory. The New York Review of Books, 60 (3):19–21.
Tamm M. (2013) Beyond History and Memory: New Perspectives in Memory Studies. His- tory Compass, 11 (6): 458–473.